В деревне Сарапулке это началось. В недавних годах. Вскорости
после гражданской войны. Деревенский народ в те годы не больно грамотен был. Ну,
все-таки каждый, кто за советскую власть, придумывал, чем бы ей пособить. В
Сарапулке, известно, от дедов-прадедов привычка осталась в камешках разбираться.
В междупарье, али еще когда свободное время окажется, старики непременно этими
камешками занимались. Про это вот вспомнили и тоже артелку устроили. Стали
графит добывать. Вроде и ладно пошло. На тысячи пудов добычу считали, только
вскоре забросили. Какая тому причина: то ли графит плохой, то ли цена
неподходящая, этого растолковать не умею. Бросили и бросили, за другое принялись
— на Адуй наметились. Адуйское место всякому здешнему хоть маленько ведомо. Там
главная приманка — аквамаринчики да аметистишки. Ну и другое попадается. Кто-то
из артелки похвастал: «Знаю в старой яме щелку с большой надеждой». Артельщики
на это и поддались. Сперва у них гладко пошло. Два ли, три занорыша нашли.
Решеточных! Решетками камень считали. На их удачу глядя, и другие из Сарапулки
на Адуй кинулись: нельзя ли, дескать, и нам к тому припаиться. Яма большая, — не
запретишь. Тут, видно, и вышла не то фальшь, не то оплошка. Артелка, которая
сперва старалась, жилку потеряла. Это с камешками часто случается. Искали
искали, не нашли. Что делать? А в Березовске в ту пору жил горщик один. В
больших уж годах, а на славе держался. Артельщики к нему и приехали. Обсказали,
в каком месте старались, и просят: — Сделай милость, Кондрат Маркелыч, поищи
жилку! Угощенье, понятно, поставили, словами старика всяко задабривают, на
обещанья не скупятся. Тут еще березовские старатели подошли, выхваляют своего
горщика: — У нас Маркелыч на эти штуки дошлый. По всей округе такого не найдешь!
Приезжие, конечно, и сами это знают, только помалкивают. Им наруку такая
похвальба: не расшевелит ли она старика. Старик все-таки наотрез отказывается: —
Знаю я эти пережимы на Адуе! Глаз у меня теперь их не возьмет. Артельщики свой
порядок ведут. Угощают старика да наговаривают: одна надежда на тебя. Коли тебе
не в силу, к кому пойти? Старику лестно такое слушать, да и стаканчиками
зарядился. Запошевеливал плечами-то, сам похваляться стал: это нашел, другое
нашел, там место открыл, там показал. Одним словом, дотолкали старика.
Разгорячился, по столу стукнул: — Не гляди, что старый, я еще покажу, как жилки
искать! Артельщикам того и надо. — Покажи, Кондрат Маркелыч, покажи, а мы в
долгу не останемся. От первого занорыша половина в твою пользу. Кондрат от этого
в отпор. — Не из-за этого стараюсь! Желаю доказать, какие горщики бывают, ежели
с понятием который. Правильно слово сказано: пьяный похвалился, а трезвому
отвечать. Пришлось Маркелычу на Адуй итти. Расспросил на месте, как жилка шла,
стал сам постукивать да смекать, где потерю искать, а удачи нет. Артельщики,
которые старика в это дело втравили, видят-толку нет, живо от работы отстали.
Рассудили по-своему: — Коли Кондрат найти не может, так нечего и время терять.
Другие старатели, которые около той же ямы колотились, тоже один за другим
отставать стали. Да и время-то подошло покосное. Всякому охота впору сенца
поставить. На Адуйских-то ямах людей, как корова языком слизнула: никого не
видно. Один Кондрат у ямы бьется. Старик, видишь, самондравный. Сперва-то он для
артельщиков старался, а как увидел, что камень упирается, не хочет себя
показать, старик в азарт вошел: — Добьюсь своего! Добьюсь! Не одну неделю тут
старался в одиночку. Из сил выбиваться стал, а толку не видит. Давно бы отстать
надо, а ему это зазорно. Ну, как! Первый по нашим местам горщик не мог жилку
найти! Куда годится? Люди засмеют. Кондрат тогда и придумал: — Не попытать ли по
старинке? В старину, сказывают, места искали рудознатной лозой да притягательной
стрелой. Лоза для всякой руды шла, а притягательная стрела — для камешков.
Кондрат про это сызмала слыхал, да не больно к тому приверженность оказывал, —
за пустяк считал. Иной раз и посмеивался, а тут решил попробовать. — Коли не
выйдет, больше тут и топтаться не стану. А правило такое было. Надо наконечник
стрелы сперва магнит— камнем потереть, потом поисковым. Тем, значит, на который
охотишься. Слова какие-то требовалось сказать. Эту заговоренную стрелу пускали
из простого лучка, только надо было глаза зажмурить и трижды повернуться перед
тем, как стрелу пустить. Кондрат знал все эти слова и правила, только ему вроде
стыдно показалось этим заниматься, он и придумал пристроить к этому своего не то
внучонка, не то правнучка. Не поленился, сходил домой. Там, конечно, виду не
показал, что по работе незадача. Какие из березовских старателей подходили с
разговором, всех обнадеживал: — на недельку еще сходить придется. Сходил, как
полагается, в баню, попарился, полежал денек дома, а как стал собираться,
говорит внучонку: — Пойдешь, Мишунька, со мной камешки искать? Мальчонку,
понятно, лестно с дедушком пойти. — Пойду, — отвечает. Вот и привел Кондрат
своего внучонка на Адуй. Сделал ему лучок, стрелу-по всем старинным правилам
изготовил, велел Мишуньке зажмуриться, покрутиться и стрелять, куда придется.
Мальчонка рад стараться. Все исполнил, как требовалось. До трех раз стрелял.
Только видит Кондрат — ничего путного не выходит. Первый раз стрела в пенек
угодила, второй — в траву пала, третий — около камня ткнулась и ниже скатилась.
Старик по всем местам поковырялся маленько. Так, для порядка больше, чтоб
выполнить все по старинке. Мишунька, понятно, тем лучком да стрелой играть стал.
Набегался, наигрался. Дедушко покормил его и спать устроил в балагашке, а самому
не до сна. Обидно. На старости лет опозорился. Вышел из балагашка, сидит,
раздумывает, нельзя ли еще как попытать. Тут ему и пришло в голову: потому,
может, стрела не подействовала, что не той рукой пущена. — Мальчонка, конечно,
несмысленыш. Самый вроде к тому делу подходящий, а все-таки он не искал, потому
и показа нет. Придется, видно, самому испробовать. Заговорил стрелу, приготовил
все, как требовалось, зажмурил глаза, покрутился и спустил стрелу. Полетела она
не в ту сторону, где яма была, а на тропке оказался какой-то проходящий. Идет
налегке. На руке только корзинка корневая, в каких у нас ягоды носят. Подхватил
прохожий стрелу, которая близенько от него упала, и говорит с усмешкой: — Не по
годам тебе, дедушка, ребячьей забавой тешиться. Не по годам! Кондрату неловко,
что его за таким делом застали, говорит всердцах: — Проходи своей дорогой! Тебя
не касаемо. Прохожий смеется. — Как не касаемо, коли чуть стрелой мне в ногу не
угодил. Подошел к старику, подал стрелу и говорит укорительно, а то со смешком:
— Эх, дед, дед! Много прожил, а присловья не знаешь: то не стрела, коя орлиным
пером не оперена. Маркелычу этот разговор не по нраву. Сердито отвечает: — Нет
по нашим местам такой птицы! Неоткуда и перо брать. — Неправильно, — говорит, —
твое слово. Орлиное перо везде есть, да только искать-то его надо под высоким
светом. Кондрат посомневался; — Мудришь ты! Над стариком, гляжу, посмеяться
надумал, а я ведь в своем деле не хуже людей разумею. — Какое, — спрашивает, —
дело? Старик тут и распоясался. Всю свою жизнь этому человеку рассказал. Сам
себе дивится, а рассказывает. Прохожий сидит на камешке, слушает да подгоняет: —
Так, так, дедушка, а дальше что? Кончил старик свой рассказ. Прохожий похвалил:
— Честно, дед, поработал. Много полезного добыл, а стрелу зачем пускал? Кондрат
и это не потаил. Прохожий поглядел этак вприщур, да и говорит: — То-то и есть.
Орлиного пера твоей стреле не хватает. Кондрат тут вовсе рассердился. Обидно
показалось. Всю, можно сказать, жизнь выложил, а он с перьями своими! Закричал
этак сердито: — Говорю, нет по нашим местам такой птицы! Не найдешь пера! Глухой
ты, что ли? Прохожий усмехнулся, да и спрашивает: — Хочешь, покажу? Кондрат,
понятно, не поверил, а все-таки говорит: — Покажи, коли умеешь, да не шутишь.
Прохожий тут достал из корзинки камешек кубастенький. Ростом кулака в два.
Сверху и снизу ровнехонько срезано, а с боков обделано на пять граней. В
потемках не разберешь, какого цвету камень, а по гладкой шлифовке — орлец. На
верхней стороне чуть видны беленькие пятнышки, против каждой грани. Поставил
прохожий этот камешек рядом с собой, задел пальцем одно пятнышко, и вдруг их
светом накрыло, как большим колоколом. Свет яркий— яркий, с голубым отливом, а
что горит — не видно. Световой колокол не больно высок. Так в три либо четыре
человечьих роста. В свету мошкары вьется видимо-невидимо, летучие мыши шныряют,
а вверху пташки пролетают, и каждая по перышку роняет. Перышки кружатся, на
землю падать не торопятся. — Видишь, — спрашивает, — перья? — Вижу, — отвечает,
— только это вовсе не орлиные. — Правильно, не орлиные, а больше воробьиные, —
говорит прохожий и объясняет; — Это твоя жизнь, дед, показана. Трудился много, а
крылышки маленькие, слабые, на таких высоко не подняться. Мошкара глаза
забивает, да еще всякая нечисть мешает. А вот гляди, как дальше будет. Задел
опять пальцем которое-то пятнышко, и световой колокол во много раз больше стал.
К голубому отливу зеленый примешался. Под ногами будто первый пласт земли сняли,
а вверху птицы пролетают. Пониже утки да гуси, повыше журавли, еще выше —
лебеди. Каждая птица по перу сбрасывает, и эти перья книзу ровнее летят, потому
— вес другой. Прохожий еще задел пальцем пятнышко, и световой колокол раздался и
ввысь взлетел. Свет такой, что глаза слепит. Голубым, зеленым и красным
отливает. На земле на две сажени в глубину все видно, а вверху птицы плывут.
Каждая в свету перо роняет. Те перья к земле, как стрелы, летят и у самого того
места, где камешек поставлен, падают. Прохожий глядит на Кондрата, улыбается
светленько и говорит: — И выше орла, дед, птицы есть, да показать опасаюсь:
глаза у тебя не выдержат. А пока попытай свою стрелу! Подобрал с земли
столько-то перьев, живо пристроил, будто век таким делом занимался, и наказывает
старику: — Опускай в то место, где жилку ждешь, а зажмуривать глаза да крутиться
не надо. Кондрат послушался. Полетела стрела, а яма навстречу ей раскрылась. Не
то что все каменные жилки-ходочки, а и занорыши видно. Один вовсе большой.
Аквамаринов в нем чуть не воз набито, и они как смеются. Старик, понятно,
растревожился, побежал поближе посмотреть, а свет и погас. Маркелыч кричит: —
Прохожий, ты где? А тот отвечает: — Дальше пошел. — Куда ты в темень такую?
Хитники пообидеть могут. Неровен час, еще отберут у тебя эту штуку!— кричит
Маркелыч, а прохожий отвечает: — Не беспокойся, дед! Эта штука только в моих
руках действует да у того, кому сам отдам. — Ты хоть кто такой? — спрашивает
Маркелыч. А прохожий уж далеко. Едва слышно донеслось: — У внучонка спроси. Он
знает. Мишунька весь этот ночной случай не проспал. Светом-то его разбудило, он
и глядел из балагашка. Как дедушко пришел, Мишунька и говорит: — А ведь это,
дедушко, у тебя был Ленин! Старик все-таки не удивился. — Верно, Мишунька, он.
Не зря люди сказывают — ходит он по нашим местам. Ходит! Уму-разуму учит. Чтоб
не больно гордились своими крылышками, а к высокому свету тянулись. К орлиному,
значит, перу.
|