Росли в нашем заводе два парнишечка, по близкому
соседству: Ланко Пужанко да Лейко Шапочка. Кто и за что им такие прозвания
придумал, это сказать не умею. Меж собой эти ребята дружно жили. Под — стать
подобрались. Умишком вровень, силенкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье
большой различки не было.
У нас за прудом одна логотинка с давних годов на славе.
Веселое такое местечко. Ложок широконький. Весной тут маленько мокреть держится,
зато трава кудреватее растет и цветков большая сила. Кругом, понятно, лес всякой
породы. Поглядеть любо. И приставать с пруда к той логотинке сподручно: берег не
крутой и не пологий, а в самый, сказать, раз-будто нароком улажено, а дно —
песок с рябчиком. Вовсе крепкое дно, а ногу не колет.
Ровным-то местом мы тут не больно богаты. Всё у нас горы да
ложки, ложки да горы. Не обойдешь их, не объедешь. Гора, конечно, горе рознь.
Иную никто и в примету не берет, а другую не то что в своей округе, а и дальние
люди знают: на слуху она, на славе.
В здешних-то местах раньше простому человеку никак бы
не удержаться: зверь бы заел либо гнус одолел. Вот сперва эти места и обживали
богатыри. Они, конечно, на людей походили, только сильно большие и каменные.
Такому, понятно, легче, зверь его не загрызет, от оводу вовсе спокойно, жаром да
стужей не проймешь, и домов не надо.
Не про людей, про себя сказывать стану. В те годы, как
народ валом в колхозы пошел, я уж в немолодых годах был. Вместо русых-то
кудрей плешину во всю голову отрастил. И старуха моя не молодухой глядела.
Раньше, бывало, звал ее песенной машинкой, а теперь вроде точильного станка
вышло.
Дело с пустяков началось — с пороховой спички. Она ведь
не ахти как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как
пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря. Кто,
скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать спички таким
составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым, зеленым, еще каким.