Солдат, которому в войне отшибли ноги,
Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.
 А служки были строги
 Для бедного сего.
Не мог там пищею несчастливый ласкаться
 И жизни был не рад,
Оставил монастырь безногий сей солдат.
Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.
Я дело самое преважное имел,
Желая, чтоб никто тогда не зашумел,
Весь мозг, колико я его имею в теле,
 Был в этом деле,
 И голова была пуста.
 Солдат, ползя с пустым лукошком,
 Ворчал перед окошком:
«Дай милостыньку кто мне, для ради Христа,
 Подайте ради бога;
Я целый день не ел, и наступает ночь».
Я злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь,
 Куда лежит тебе дорога:
Давно тебе пора, безногий, умирать,
Ползи, и не мешай мне в шахматы играть».
Ворчал солдат еще, но уж не предо мною,
Перед купеческой ворчал солдат женою.
 Я выглянул в окно,
 Мне стало то смешно,
 За что я сперва злился,
И на безногого я, смотря, веселился:
Идти ко всенощной была тогда пора;
Купецкая жена была уже стара
 И очень богомольна;
 Была вдова и деньгами довольна:
Она с покойником в подрядах клад нашла;
 Молиться пеша шла;
Но не от бедности; да что колико можно,
 Жила она набожно:
Все дни ей пятница была и середа,
И мяса в десять лет не ела никогда,
Дни с три уже она не напивалась водки,
 А сверх того всегда
 Перебирала четки.
 Солдат и ей о пище докучал,
 И то ж ворчал.
Защекотило ей его ворчанье в ухе,
И жалок был солдат набожной сей старухе,
Прося, чтоб бедному полушку подала.
Заплакала вдова и в церковь побрела.
Работник целый день копал из ряды
 На огороде гряды
И, встретившись несчастному сему,
Что выработал он, все отдал то ему.
С ползущим воином работник сей свидетель,
В каком презрении прямая добродетель.