Так
 в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так
 дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так
 раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.

...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след
 в снегах простыл,-
среди запутанных лыжней
мою
 всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал -
 от стужи он продрог
или
 от пота он промок.
Мы нашу дружбу
 берегли,
как пехотинцы берегут
метр
 окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал
 и в нашем дележе
сна
 и консервов на двоих
вопрос:
 кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу!
 Ведь на войне
я в первый раз
 побрил усы.
И, видно,
 жизнь ему вдвойне
дороже и нужней,
 чем мне.
Час
 дал на сборы капитан.
Не малый срок,
 не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил,
 что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить,-
пусть даже врозь,
 пусть не дружить.
Ну хорошо,
 пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит
 с кем-нибудь в пути
и хлеб,
 и дружбу
 на двоих.
И я шагнул через порог...

Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП
 к рассвету.
В землянке
 рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он
 всю ночь
 в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он
 из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он
 из всех наград
избрал одну -
 любовь солдата!
Он не вернулся.
 Мне в живых
считаться,
 числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу
 с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр
 окровавленной земли,
когда его в боях берут.